Ковид-19 дал импульс новым медицинским разработкам и показал, что мировая фарма зря отказалась от разработок противовирусных лекарств, а текущая модель страховой медицины в большинстве стран мира не дала возможности держать резервные койки и оборудование.
Кирилл Каем, старший вице-президент по инновациям Фонда «Сколково», рассказал «Фонтанке» на Петербургском международном экономическом форуме о том, как должно измениться развитие медицины и здравоохранения после пандемии.
Кирилл Каем, старший вице-президент по инновациям Фонда «Сколково». Фото: Sk.ru
— Как COVID—19 изменил здравоохранение?
— Есть аспекты долгосрочные и краткосрочные, которые меняются везде с пандемией. Краткосрочные — это ургентные меры, «скорая помощь», и здесь правительство РФ сделало все правильно, и мы видим результат. Во-первых, были резко переброшены средства на целевое финансирование по новым разработкам, связанным с пандемической ситуацией. Это касалось и медицины — новых диагностикумов, вакцин, лекарственных средств. И Фонд «Сколково» непосредственно участвовал в финансировании проектов в этом направлении. Мы также финансировали и немедицинские проекты, выдавали гранты, подтягивали финансирование частных инвесторов, других институтов развития. Это позволило части экономики работать, несмотря на ограничения, связанные с ковидом. Создавались различные приложения для дистанционной работы, туда же можно отнести различные разработки для ограничения доступа и снижения плотности, чтобы людям не контактировать больше, чем нужно, химические разработки, связанные с новыми дезинфектантами.
Также были выпущены постановления Правительства, которые позволили снизить регуляторные барьеры для целевой группы диагностикумов, лекарственных средств и вакцин, связанных с пандемией. Это позволило в кратчайший срок и вакцины вывести, и массу различных диагностикумов вывести на рынок, что позволило быстрее получить возможность локализовать пандемию. Сейчас вакцинация — это скорее вопрос психологического комфорта населения, а не наличия специфической вакцины. Наверное, сложно было сделать что-то большее — лично я не вижу в «Сколково» сильных проектов в области специфической терапии или вакцинации от коронавируса, на которые не хватило бы денег. Так что от дефицита средств в этой сфере никто не пострадал.
— А если смотреть на более дальнюю перспективу? Какие пробелы в системе здравоохранения удалось обнаружить?
— Здесь я бы выделил две истории. Первая — нужно всерьез взяться за то, чтобы инвестировать через государство деньги в проекты, связанные с разработкой лекарств против новых инфекций. Многие ученые — биологи, вирусологи, медики — высказывали мнение, что ситуация с пандемией не стала неожиданностью. Были первые сигналы, когда появлялись вирусные инфекции — атипичная пневмония, ближневосточный респираторный синдром, — вызванные, соответственно коронавирусами SARS-Cov-1 и MERS-CoV. Но их удалось быстро локализовать, а скорость репликации была достаточно низкой, новые мутации можно было зафиксировать. К сожалению, COVID-19 дал такую мутацию, которую невозможно было быстро блокировать, а объем наработок по противовирусной тематике к этому времени был очень ограничен. Это общепризнанный факт, что интерес фармкомпаний к разработке антиинфекционных препаратов в последние 15–20 лет сильно упал. У этого есть экономический аспект: было более выгодно заниматься орфанными заболеваниями, онкологическими препаратами. Они более дорогие в продаже, при этом клинические исследования стоят дешевле, потому что количество пациентов меньше и испытывать можно на меньшей популяции. Противовирусные препараты — это огромный объем клинических испытаний при не очень высокой цене конечного продукта. И такая недоинвестированность, как мы могли заметить в прошлом году, резко повышает риски для нас как биологического вида. Поэтому противовирусные препараты должны иметь глобальную поддержку как со стороны ВОЗ, так и со стороны правительств всех стран.
Вторая история — о социально-экономической эффективности медицины. Действительно, общество не может бесконечно много платить за медицинскую помощь. Особенно это актуально в случае страховой медицины, когда все общество платит за разработку препаратов и лечение отдельных людей. Поскольку здравоохранение в большинстве стран развивалось именно по этой системе, то количество резервов все время падало. Имеются в виду резервные койки, резервное оборудование. Поэтому самыми страшными оказались не цифры заболевших — в конце концов, так вырабатывался коллективный иммунитет, самое страшное — сколько людей оказывалось в реанимации, сколько было сложных случаев, сколько осложнений. Процент был достаточно высок, а мировая система здравоохранения просто не имела резервов, чтобы этих людей спасать. Отсюда вся эта история с разворачиванием полевых госпиталей на стадионах и т.д. Отсюда можно сделать вывод, что, наверное, не нужно держать постоянно пустые больницы, но должна быть система разворачивания полевых госпиталей и достаточное количество оборудования, которое хранится на складах на случай таких пандемий.
— Все силы ушли на решение текущих проблем или осталось время и силы еще и на инновационные разработки?
— Все понимали, что пандемия на год, ну два. Но дело в том, что цикл биомедицинской разработки — это минимум 8 лет. Конечно, никто не останавливал их, работа продолжалась, но доступ к клиническим данным был осложнен. В самые жесткие периоды пандемии перерывы достигали 3–5 месяцев. Сейчас все вернулось на круги своя, и стартапы, которые разрабатывают медицинские разработки, имеют доступ к пациентам, клиническим данным, как обычно.
— Разве фармацевтика — это не сфера работы крупных компаний?
— Это удел крупных компаний, когда уже требуется большой объем инвестиций, когда надо проводить массовые клинические исследования. Фундаментальные и базовые разработки сначала ведутся независимыми университетскими научными группами, а потом — стартапами. И только на последнем этапе подключается большая фарма, либо выкупая разработки, либо инвестируя в них.
Если говорить о медицинском оборудовании, то там тоже зависит от цикла работ. Например, сейчас большая часть идей в медицину идет из области физики, математики, data sсience — все они как раз приходят со стороны стартапов. Например, сейчас все пытаются сделать неинвазивный глюкометр, и одна из моделей с интересным техническим решением — это сколковский стартап, который сейчас получает регистрационное удостоверение.
— Какие разработки прошлого года вы могли бы отметить как наиболее интересные?
— В первую очередь то, что касается ковида. Например, есть лекарственное средство, которое признано специфическим антивирусным, — фавипиравир. Фонд «Сколково» поддержал его грантами. Мы также поддержали проект Rapid Bio по разработке тестов на коронавирус и на антитела, было еще несколько тестовых систем, с которыми мы работали. Рекордные инвестиции привлек стартап «Интеллоджик», который специализируется на решениях в области искусственного интеллекта, обрабатывает медицинские изображения. Их проект Botkin.AI изначально разрабатывался для обнаружения онкологических заболеваний в легких, потом был адаптирован для диагностики туберкулеза, а когда началась эпидемия коронавируса, они «надрессировали» свой искусственный интеллект на расшифровку КТ для обнаружения ковида. Он помогал диагностировать вирусную пневмонию, а с учетом того, сколько делалось КТ и как были перегружены врачи, — продукт оказался очень полезным.
— Прошлый год был для многих годом удаленной работы. Медицины это тоже коснулось?
— Если говорить о телемедицине, то проекты стали, конечно, еще более востребованы. Вообще у телемедицины было два препятствия для развития: регуляторная база и потребительские привычки. И именно благодаря ковиду регулятор значительно сдвинулся и упростил требования. Да, все еще нельзя ставить диагноз с помощью телемедицинских консультаций, но врачам значимо развязали руки с точки зрения советов, использования дистанционного инструментария для оценки состояния и консультирования тех пациентов, которым уже поставили диагноз. Но и потребительские привычки серьезно поменялись. От недоверия мы все больше переходим к интересу к телемедицинским консультациям. Уточню, мы сейчас говорим о телемедицине именно в аспекте B2°С — если же говорить о взаимодействии между врачами, консилиумном принятии решений и дистанционной передаче и обработке медицинских изображений, то эта система работает уже давно. Следующий интересный тренд — это изменение парадигмы, по которой действуют производители медицинского оборудования. Они переходят от продажи медицинского оборудования к продаже услуг по работе с этим оборудованием.
— Проекты в сфере медицины, особенно массовые, достаточно дороги. Кто должен их финансировать?
— Это многомерная структура. С точки зрения подтягивания инноваций — это задача инновационных институтов развития. С точки зрения переоборудования, внедрения новых технологий, аппаратного обеспечения, у нас частный бизнес только в определенных сегментах может себя чувствовать комфортно. Потому что так или иначе он находится на одной поляне с бесплатной медициной, а по ОМС у нас оказывается сейчас большая часть медицинской помощи. С этой точки зрения — это, конечно, задача государства. И значимая часть перевооружения медучреждений находится в его зоне ответственности. Отсюда потребность в том, чтобы фонд ОМС расширял свою сетку тарифов и включал такого рода инновационные услуги в перечень оказываемых по ОМС.
— При строительстве инфраструктуры — дорог, мостов, аэропортов — сейчас активно применяются механизмы государственно-частного партнерства. В здравоохранении они также применимы?
— В медицине ГЧП возможно, мы видим примеры этого, и ближайшие 10 лет эта доля будет расти. Но есть определенная специфика возврата средств. Надо понимать, что в рамках ГЧП клиника, где обеспечен госзаказ и за счет этого происходит окупаемость средств инвестора, вложенных в оборудование и переоборудование, может оказаться в одной географической зоне с медучреждением, где аналогичная услуга будет оказываться в рамках обязательной медицинской помощи, и при этом без всякого финансирования частных инвесторов. Это, конечно, сильно осложнит возврат инвестиций. Пока успешным оказывается такая форма финансирования в центрах, где оказывается сверхсложная медицинская помощь, где установлено сложное оборудование, аналогов которому нет в ближайшем радиусе. Яркий пример — центры протонной терапии. Для стандартных же услуг, которые предоставляются по ОМС, нужно искать другие пути финансирования.
— Ковид, конечно, повысил интерес к здравоохранению, медицине. Сохранится ли он, когда эпидемия пойдет на спад?
— Эти механизмы, безусловно, имеют инерцию. Сейчас на волне ковида приходит очень много непрофильных инвесторов, которые раньше не вкладывали средства в медицину, — причем часто это крупные корпорации. Они нанимают соответствующий персонал, обучаются, учатся принимать решения в сложной системе, которой является биомедицина, собирают инвестиционные комитеты. Вряд ли, создав такую инфраструктуру, они с легкостью откажутся от проектов в сфере медицины. При этом, безусловно, сохраняется потребность в поддержке со стороны государства — в связи с социальной направленностью этого бизнеса.
Мария Мокейчева, «Фонтанка.ру»
Источник: fontanka.ru