В России Наталья Берлова – декан Сколковского университета науки и технологий. В Англии Наташа Берлофф (Natasha Berloff) заведует кафедрой квантовых жидкостей факультета прикладной математики и теоретической физики Кембриджского университета. То, что она совершила в своей научной карьере, - сродни революции в британском высшем образовании: за 800-летнюю историю Кембриджа Берлофф стала первой женщиной-математиком – полным профессором Кембриджа.
Сейчас сама система высшего образования – и не только в Англии – переживает революционные изменения, результаты которых не вполне очевидны. Журнал The Economist, посвятивший этому феномену один из недавних номеров, сравнил грядущие перемены в университетах с землетрясением. В течение пятнадцати лет более половины университетов в Соединенных Штатах обанкротится, предсказывают эксперты из Гарварда. Чтобы выжить, университетам надо заново изобрести себя, говорится в публикации.
В интервью Sk.ru декан Сколтеха поделилась своим видением перспектив университетского образования в России и в мире. Письменное изложение интервью не дает возможности передать то, как Наташа говорит. Отвечая на вопрос, она не стесняется брать паузу, чтобы подумать, и затем уже сформулировать мысль. В то же время речь Натальи Берловой отражает ее профессиональный опыт университетского преподавателя: иллюстрируя какую-то мысль, она постоянно задается вопросом, прежде чем сформулировать ответ.
Цитата, вынесенная в заголовок, тоже не была заранее заготовленной формулой, а стала ответом на вопрос о миссии университетов вообще и Сколтеха в особенности в условиях вызовов новых технологий. По мнению декана, неважно, чем конкретно займутся по окончании университета ее студенты: главное, чтобы они видели процесс формирования нового знания, выхода за рамки привычного. «Именно таких людей мы пытаемся здесь культивировать», - говорит она.
В интервью вошли также мысли Натальи Берловой о вызовах, которые работа в современной университетской науке представляет для успешной женщины-ученого, и о том, что такое «проблема двух тел» в университетских кругах; о том, почему она не любит слово «элита», и как самый элитарный университет Англии, Кембридж, сознательно дискриминирует на вступительных экзаменах выпускников лучших частных школ. И почему наука, в конечном счете, – справедливое занятие.
— The Economist замечает, что процесс обучения в университетах не слишком изменился со времен, когда Аристотель преподавал в афинском Лицее: студенты по-прежнему собираются в назначенное время в назначенном месте и внимают мудрости преподавателя. Вас в Кембридже признали одним из десяти лучших лекторов по отзывам студентов. Как Вы считаете, лекции в их нынешнем виде сохранятся в будущем?
— У меня двойственное отношение к этому. С одной стороны, я из одного из древнейших в мире университетов. А с другой стороны, я понимаю, что сейчас уже возникли такие вещи, как distance learning и тому подобное. Я совершенно честно пыталась привнести какие-то новации, какие-то технологии в свои лекции. Но как ни пытайся, никакими техническими совершенствованиями нельзя заменить процесс, когда студент пишет и что-то понимает на лекции. Это нельзя заменить демонстрацией слайдов – это все пустое совершенно. В Кембридже мы шутим, что то, что пишет преподаватель математики на доске, переходит прямо в тетради студентов, не проходя через мозг их обоих. Основная задача студента - сделать усилие и сконцентрироваться на понимании материала, а задача преподавателя - помочь ему в этом.
Но по итогам моей двенадцатилетней работы в Кембридже (а до этого я десять лет в Америке преподавала), я скажу, что нет ничего лучше – во всяком случае, для математики, для физики, - чем писать на доске. Потому что, когда ты пишешь, – это именно та скорость, с которой студент может эту информацию абсорбировать. Когда студент пишет, он успевает все это пропустить через мозг, через руку. Даже если он в какие-то моменты отключается.
Дальше начинаются какие-то мелочи, когда в определенный момент надо прерваться и задать вопросы, чтобы разбудить студента, заставить его задуматься. То есть это именно умение из лекции сделать обучающий инструмент. А так очень хорошо иногда показать фильм, устроить эксперимент – вообще эксперименты на лекциях очень хороши. У меня был опыт, довольно рискованный, когда я студентам-первокурсникам на их первой лекции по дифференциальным уравнениям показывала весь путь от математического моделирования до проверки экспериментом, от описания движения жидкости дифференциальными уравнениями до нахождения простого решения этих уравнений для движения пары вихрей, до показа, как создать вихри в контейнере воды и проследить их движение, предсказанное полученным решением. Эффект был ошеломляющим, судя по отзывам их тьюторов! Студенты, пришедшие заниматься теорией графов и групп, вдруг все решили стать гидродинамиками. Впрочем, в идее использования знаний на практике во время лекции нет ничего нового. Я думаю, Аристотель точно так же преподавал. После всех метаний и высоких технологий я понимаю, что ничего лучше этого не придумано.
Есть другая вещь, уникальная для Кембриджа и Оксфорда: это система семинарских занятий – один профессор на двух студентов. Для студента это возможность задать любой интересующий их вопрос, даже если он выходит за рамки изучаемого предмета. Как это поднять на массовый уровень? У нас студент – уникальный продукт, который прошел через эту систему, что и обуславливает успех Оксфорда и Кембриджа. Будет очень жаль, если такая система, скорее по финансовым соображениям тоже через какое-то время не выдержит.
— Три волны угрожают разрушить университетское образование в том виде, как мы его знаем сейчас. Первая – это деньги. Высшее образование в мире становится все дороже. В США за последние двадцать лет ежегодный рост стоимости учебы в колледжах опережал инфляцию на 1,6%. Образование, по выражению The Economist, страдает от «болезни Баумоля» - это когда зарплаты растут при стагнирующей производительности труда. Совокупный студенческий долг за обучение в Америке составляет 1,2 триллиона долларов: это больше, чем все расходы США на войну в Ираке.
Сколтех дает бесплатное образование, но попасть в него может только тот, кто окончил классический университет, а это уже не всегда бесплатно.
— Когда 12 лет назад я приехала в Англию, образование было бесплатным. Потом в Кембридже и Оксфорде ввели плату 3 тысячи фунтов, сейчас подняли ее до 9 тысяч фунтов в год, так же, как в остальных британских университетах.
Я против элитарности в высшем образовании. Но есть реалии. Для того чтобы поддержать определенный уровень, создавать базу и вводить технологические новации, университеты должны откуда-то брать деньги. Если повышение платы за обучение происходит в рамках работающей системы, когда студент любого бэкграунда может позволить себе взять ссуду у государства с условием, что когда он выходит на работу, он эту ссуду потихоньку выплачивает, то не получается, что только дети богатых родителей могут позволить себе учиться. Если такая система выстроена, я не вижу никакого вреда в том, что ты вложился, получил образование, а потом в течение какого-то времени расплачиваешься за образование.
— Вторая волна, угрожающая смести традиционный способ обучать студентов, представляет собой резко меняющийся спрос на высшее образование. По оценке Оксфорда, в ближайшие десятилетия 47% рабочих мест в мире займут роботы. В некоторых «беловоротничковых» профессиях это будет особенно заметно. Инвесторы в Кремниевой долине предсказывают, что на протяжении жизни одного поколения 80% врачей уступят место машинам. Или возьмите СМИ. Крупнейшее мировое информационное агентство AP уже с июля с.г. начинает заменять журналистов, пишущих о квартальных отчетах компаний, на робота; компьютерная программа вполне может с этим справляться. Многие профессии, которым обучают университеты, вскоре исчезнут.
— Такая опасность существует. Но ведь в чем роль университета? Я приведу пример из своей области. Мы готовим математиков. Учим их решать дифференциальные уравнения, уравнения матфизики, понимать квантовую механику, гидродинамику. Понятно, что только меньшинство, может быть, только 1% как-то свяжет с этими областями свою жизнь. В обыденной жизни кому понадобится квантовая механика? Но наши студенты нарасхват в экономических организациях, в тех же банках, в любых областях технологий, где необходима математическая база.
То есть роль университета – создавать базу, исходя из которой можно заниматься всем, чем угодно. Когда база есть, на ее основе легко принимать решения. Пусть конкретное, нишевое рабочее место будет заменено роботом, но выпускник университета с его базой всегда найдет себе применение. К тому же только плохой университет дает лишь нишевое образование. В действительности университет должен давать общее образование. А потом человек учится всю жизнь.
Так что мне кажется, тут проблема отчасти надуманная. Потребность в людях с хорошим образованием всегда будет. По крайней мере, когда речь идет о техническом, технологическом образовании: это всегда хлеб. Я не вижу, чтобы наши студенты испытывали недостаток внимания. Приходят компании, борются за студентов, перекупают их друг у друга. Из-за чего? Из-за того, что человек знает квантовую механику? Нет, из—за того, что у студента есть база. Ведь что делают технические науки? Они выстраивают мозги в правильном порядке, учат выстраивать логические цепочки. Это работает где угодно, даже в бизнесе. Ушел в бизнес, все забыл про квантовую механику, но что-то работает.
Студенты Сколтеха первого набора. Фото Sk.ru
— Дистанционное обучение представляет еще один вызов классическим университетам. Только один из провайдеров, Coursera, имеет 8 миллионов зарегистрированных пользователей: именно столько выпускников оканчивает нынешним летом американские и европейские университеты. При этом онлайн-программы бесплатны или дешевы. А теперь они становятся доступны и в России: партнер «Сколково» компания Abbyy переводит их на русский язык.
— Любая система, создающая для людей возможность дополнительного образования, – это замечательно. Но я не считаю, что это угрожает университетам. Напротив, я считаю, что это большая поддержка для университетов. Эти программы и университеты должны работать вместе: они друг друга не заменяют, а дополняют. На своих лекциях по электродинамике я отсылала студентов послушать лекции профессора из MIT Open Course Ware Уолтера Левина (Walter Lewin). Мой курс был очень интенсивным и ориентированным на студентов-математиков. Его курс - гораздо более элементарным, не предполагающим серьезной математической базы, но зато очень практическим, со множеством экспериментов, на которые у меня не хватило бы времени. Еще раз: в чем роль университета? Даже не в накоплении знаний. Для накопления знаний можно книжку прочитать. Для этого не нужен ни университет, ни distant learning. Университет во многом – это взаимодействие преподавателя и студента. Кроме того надо различать, кого именно готовит университет. Для ряда профессий ничего за пределами distant learning, может, и не нужно, но ни одного ученого на расстоянии вырастить нельзя.
Я это к тому, что иметь преподавателя, которому ты можешь задать вопрос, - такую ситуацию ни компьютер, ни книжка заменить не может. Это то взаимодействие, которое наиболее ценно.
Почему Кембридж так упрямо придерживается системы один преподаватель два студента? Ведь с экономической точки зрения это глупо, это безумие. Но Кембриджу 800 лет, и они все время бьют в одну и ту же точку, потому что понимают, насколько это важно. Как проходит этот час? Я работы студентов заранее посмотрела. Что-то они упустили, я им это объясняю. Для слабых студентов (а таких и в Кембридже хватает) на объяснения уйдет весь час, а для сильных минут пятнадцать. Потом они мне начинают задавать вопросы на любые научные темы, которые их интересуют. Они меня спрашивают про мои исследования, говорят, кто из них о чем мечтает, о решении какой-то задачи и входе в какую-то тематику, - я им помогу, я им объясню, что им нужно сделать, в какую сторону пойти, что я думаю о перспективе развития науки в этой области. Вот из этого строится, грубо говоря, элита. Умная элита.
Возвращаясь к Кембриджу. Есть представление об этом университете, что Кембридж набирает мальчиков и девочек, которые окончили хорошие школы, оплаченные их родителями. В действительности в Кембридже мы дискриминируем выпускников частных школ. Все абитуриенты должны получить хорошие отметки в школе, на стандартизированных тестах – это минимальный набор. Затем они приезжают на собеседование. По результатам собеседования мы делаем лучшим из них предложение, чтобы они приехали летом и прошли трехчасовой экзамен. Так вот для детей из хороших школ планка будет высокая: у вас хорошее образование, был хороший преподаватель – пожалуйста, наберите столько-то баллов. А если вы из плохой сельской школы, и в досье написано, что в семье никто никогда не учился в университете (у меня были такие ребята: мать-одиночка, восемь детей, а мальчик видно, что талантливый), мы говорим: набери вот столько, понятно, что потом ты «выстрелишь». Часто из таких ребят получается толк, а не из холеных выпускников частных школ. Система пытается помочь талантливым детям.
— Понятно, что угроза массовых банкротств, которая по данным аналитиков The Economist, нависла над вузами, скорее всего, не коснется таких университетов, как Кембридж и Гарвард. Сам факт обучения в них – это знак качества и полезные связи на всю жизнь. Но не превращает ли это элитные университеты в своего рода клубы знакомств?
— Мне кажется, это очень сильно зависит от специальности. Если ты идешь на бизнес, понятно, что если ты окончил Wharton или Harvard Business School, то во многом действительно знакомства будут играть большую роль впоследствии. Другое дело, если ты идешь в технический университет. Чем мне нравится наука, это тем, что она очень справедлива. Либо есть результаты, либо нет. И ничего тут не попишешь, знакомства тебе не помогут.
Мои основные соавторы по науке – это не те люди, с которыми я училась. Я знакомилась с ними на конференциях, у нас завязывались общие дискуссии. Потом мы вместе писали статьи. Сказать, что университет дал какой-то особый лифт из-за каких-то знакомств – я такого не вижу. Скорее всего, единственное преимущество в том, что компания понимает: это качественный продукт, раз он из этого университета, мы его оценкам верим, потому что университет за это отвечает, и действительно, если мы его возьмем, то это будет для нас гораздо безопасней, нежели если мы возьмем кого-то после онлайн-университета.
Студент Сколтеха Никита Родиченко на Startup Village рассказывает Дмитрию Медведеву о своем проекте. Фото Sk.ru
— Есть одна специфически российская ловушка элитных университетов. Об этом в интервью Sk.ru в свое время рассуждал член попечительского совета Сколтеха академик Александр Кулешов. По его мнению, Сколтех не должен повторить ошибку других элитных университетов России, которые хорошо учат своих студентов для западных работодателей в силу недостаточного спроса на инновации и инноваторов в России.
— Такая опасность есть, и она реальная. Более того, мы сейчас обсуждаем, что должны быть какие-то контракты со студентами: если уж мы в них вкладываемся, мы им оплачиваем учебу, то у них должны быть какие-то обязательства перед страной.
Но, с другой стороны, страна тоже имеет обязательства перед этими талантливыми детьми предоставить им возможность. Я считаю, что государство должно вкладываться в науку, в высокие технологии. Я не очень люблю слово «инновации», инновации сейчас на каждом углу, сам смысл этого слова уже потерян. Но страна должна сказать: сколько можно сидеть на этой сырьевой игле? Впрочем, все это очевидно, это на поверхности.
Почему наука вытягивает страны? Не потому, что сидят ботаники, чешут в затылке и что-то там на листочке рисуют. А потому что сразу создается культура научного мира и тут же идет взаимодействие с индустрией. В том же Кембридже как было? Сильный университет, и потихонечку вокруг него стартапы начали организовываться. Теперь это называют Silicon Fen [«Кремниевое болото» - с английским юмором названный кластер технологических компаний, специализирующихся на IT и биотехнологиях; один из самых важных технологических центров в Европе – Sk.ru].
А что касается студентов хороших университетов, да, опасность очень реальна. Они уезжают и будут уезжать, если в стране нет условий для приложения сил. Почему в Кембридже и Оксфорде хорошие студенты? Они понимают, что, получив хорошее образование, они будут востребованы, финансово обеспечены до конца своей жизни, они будут выбирать, а не их… Когда они поступают в Кембридж, для них это гарантия того, что жизнь удалась.
Для российских студентов есть вопрос: вуз окончил, дальше что? Были эти ужасные девяностые годы, когда люди с великолепным образованием оказывались на улице. Но когда выпускники будут видеть, что, получив хорошее образование, они востребованы, – никакой проблемы не будет. А пока да, эта проблема есть, но без этого никуда не денешься: если не создать ничего в стране, но подготовить студентов – они уедут.
— Революция университетского образования имеет и человеческое измерение. Вы живете на два города, у Вас двое маленьких детей. Как совмещать жизнь в университетской науке с собственно жизнью?
— Я очень не люблю разговоры о женщине в науке, о том, меньшинство это или не меньшинство. Я считаю, что это все очень высокомерно. Говорят: вот женщин еще подтянем… Кто вы такие, чтобы подтягивать нас? Небольшое количество женщин в математике и теоретической физике обуславливается, в первую очередь, культурными и семейными предпочтениями, которые за короткий период не переломить, во-первых, а, во-вторых, - даже непонятно, зачем. Но некое присутствие женщин во всех научных тематиках все же желательно. У меня были девочки студентки, и когда мне все эти разговоры про женщин-ученых, женщин-математиков уже порядком надоели, я их спросила: «Для вас есть какая-то разница, когда вам преподает женщина или мужчина?» Они высказали одну мудрую мысль: «Знаете, если бы женщин не было совсем, это было бы плохо, потому что не было бы ролевых моделей. Мы бы считали, что это занятие точно не для женщин. Когда мы видим успешную женщину в науке, это дает нам представление, что это возможно, это нормально. Мы тоже можем туда пойти».
Но это непросто. В научном мире есть даже термин: «проблема двух тел» (а когда дети появляются, то вообще «проблема N тел»: такая проблема, как знают математики, не имеет решения в разумное время). Потому что у женщин-ученых обычно партнеры тоже ученые. И одному-то человеку найти позицию в хорошем университете тяжело: огромная конкуренция; чтобы тебя взяли, по твоей тематике – это все безумно тяжело. Поэтому обычно семьи какое-то время, по крайне мере, начинают существовать на расстоянии. Муж нашел в одном месте, жена в другом, потом в результате каких-то комбинаций, жертв с одной или другой стороны они могут оказаться вместе. Но это происходит в минимальном количестве случаев.
В Кембридже был симпозиум европейских женщин. Я там выступала и рассказала свою историю: тогда у меня была ситуация, когда я была в Кембридже в Англии, а муж – в Кембридже, штат Массачусетс (США). Я тогда пошутила, что вот мы оба ученые и оба в Кембридже, но завидовать нам не стоит, так как наши Кембриджи через океан друг от друга. В зале - порядка двухсот человек. Обращаюсь к залу: «Поднимите, пожалуйста, руку те из вас, кто находился или находится в аналогичной ситуации». 95% женщин подняли руку.
Да, это очень тяжело. И обычно от женщины требуется больше, поскольку она мать, она и должна приносить жертву.
А другой пример – когда я еще была PhD-студенткой. У нас в American Mathematical Society проходила панель, посвященная женщине в науке. Огромная аудитория. Сидят панелистки-женщины. И одна за другой встает и говорит: «Я такая-то, полный профессор… детей нет». Села. Следующая: Я академик, у меня двое детей. Начинаются вопросы: как справляетесь? Выясняется, что муж сидит дома, заботится о детях. И так одна за другой. А потом из аудитории моя соседка поднимает руку и говорит: «Знаете, я не профессор. Я постдок, у меня трое детей. У меня замечательный муж, и я довольна своей жизнью», - и зал взорвался аплодисментами.
Американские университеты стали поощрять научные семьи. Когда они очень хотят заполучить какого-то профессора, но знают, что его супруг или супруга тоже ученый, они начинают договариваться о выделении еще одного места, чтобы взять второго. Они отдают себе отчет в том, что этого хорошего человека они получат только в таком случае. Кембридж от подобного подхода категорически отказывается, для Кембриджа есть только один параметр – excellence.
Американская система – это, с одной стороны, помощь, но с другой – это тоже не есть хорошо. Это создает стигму для тех, для кого подыскали это дополнительное место. Пусть он триста раз хорош, но попал он в университет по другой причине, и это всегда будет человека преследовать. Я согласна с кембриджской позицией, что в университетах все должны быть самыми лучшими в своей области.
Так что решения этой проблемы нет. Ну, нет. Мир несовершенен.
— Какова миссия университетов, Сколтеха в этом несовершенном мире?
— А я так скажу: миссия университетов – растить таланты, давать людям уникальную возможность проявить себя и «выстрелить» в самых разных областях. Я не люблю слово «элита»… Но университеты не должны растить винтиков системы. Они должны воспитывать тех, кто может выйти за пределы каких-то установленных рамок, сделать что-то новое. Со всеми возможностями, которые сейчас предоставляет Интернет, онлайн-обучение, способы получения базового образования разнообразны. Но роль университета - вывести человека за пределы простого накопления знаний, придать импульс для создания чего-то революционно нового. По крайней мере, в этом миссия лучших университетов, а только в таких я всю жизнь и работаю.
Это же относится к Сколтеху. Как себя позиционирует Сколтех? Это образование, максимально приближенное к практике и к выходам на коммерциализацию. Идея Сколтеха – привлечь лучших из лучших профессоров. Так создается критическая масса бурления новой мысли. Разные научные коллективы создают такую критическую массу и начинают между собой взаимодействовать. И в это время возникает какое-то новое знание. Студенты этим всем подпитываются и видят сам процесс выхода за стандартные технологии. Это они смогут сами применить в своей жизни.
Мы долго думали: кого мы растим – ученых, предпринимателей или кого-то еще? Неважно. Один и тот же человек может стать великолепным ученым и великолепным предпринимателем. У нас многие предприниматели – выпускники физтеха, люди с очень хорошей научной базой. Неважно, кем станут наши студенты, главное, чтобы они видели процесс формирования нового знания, выхода за рамки привычного, умения посмотреть на проблему с совершенно новой стороны. Эти вещи «выстреливают» в совершенно разных и непредсказуемых областях. Именно таких людей мы пытаемся здесь культивировать».
За рамками разговора с Натальей Берловой остались вызовы, которым подвергаются сами новые виды обучения. Объективности ради, их следует упомянуть, как это сделал в своей статье журнал The Economist.
Во-первых, онлайн-курсы, грозящие прийти на смену классических университетов, сами возникли на базе лучших университетов мира. Не будет университетов – не будет distant learning. Например, упомянутая выше компания Coursera создана в партнерстве со Стэнфордским университетом, а ее гендиректор – бывший президент Йельского университета.
Во-вторых, при всей популярности distant learning, диплом онлайн-курса не может сравниться с дипломом Оксфорда или Кембриджа. Кстати, оба университета пока отказываются участвовать в онлайн-обучении. В то же время половина студентов MIT использует онлайн-курсы в качестве дополнения к традиционному обучению. Собственно, о полезности совмещать одно с другим говорит и Наталья Берлова в интервью Sk.ru.
Наконец, наряду с прогнозами разорения, которое предположительно грозит большинству традиционных университетов (за вычетом элитных), будущее новых форм обучения посредством Интернета тоже неочевидно. Лишь 10% тех, кто записался на онлайн-курсы, доходит до экзаменов, остальные отсеиваются. Поскольку бизнес таких курсов построен на платной сертификации дипломов, это очень неутешительная статистика для них.
В 1858 году английский католический кардинал Джон Генри Ньюман писал в своей книге The Idea of a University: университет – это «место для коммуникации и обращения мысли посредством личного обмена». По прошествии полутора столетий звучит удивительно свежо.